Жуткое чувство, когда за спиной твоей, пусто, нет ничего, только тьма темная да неизвестно когда стукнущий тебя пол - потому что его и не видать. Мальчик набрал воздуху за щеки и огромными, напуганными глазами в последний раз посмотрел на дядечку, что бежал с ним по подземным коридорам. Геставт даже решить ничего не поспел, не стал припоминать всю свою длинную жизнь - просто летел вниз, не ощущая ничего, кроме желания поскорее шлепнуться. А вдруг не так долго ему падати придется...
И тут малыш увидал перед собой Николая Олеговича, а потом его чего-то дернуло... Короче говоря, все произошло так быстро, что Ляль только и успел что зажмуриться и громко выдохнуть воздух, ойкнув, когда они с дядечкой упали. Ой, мамочки, спасите, куда ж ето мы попадали... Сердечко колотилось так, что его, наверное, слыхать было по всей этой комнате неизвестной, а мальчишка боялся даже вдохнуть. Еще он очень боялся, что спаситель его помер: Николай замер, не шевелился и вообще явно ощущал себя плохо после падения. В тишине издалека хорошо слыхать было страшнючие звуки сверху и еще более жуткие откуда-то совсем рядом. Лялюш тихо хныкнул, но шевелиться боялся. Поцарапанная рука и побитая нога, которой он вдобавок при падении еще и стукнулся, вдруг заныли, заболели, как будто тело вспомнило и о них тоже. Головушка думать отказывалась, и все, что сейчас мог сделать мальчик, - это расплакаться от сковавшего страха.
Он затрясся еще сильнее, когда лежащий под ним Николай вдруг закашлял. Лялюш перепужался, но через мгновение радостно вцепился пальчиками в рубаху дядечки и приподнял голову, смотря на него красными глазами, из которых уже в три ручья лились слезы. Живой... дядя живой! Бедный, больно ему же... Как же он... Как же ж...
- Я... я... я-то... - не мог выговорить дитенок, потому как стал ужо громко всхлипывать, и через несколько секунд завыл через плотно сжатые губы: - Мммыыы-хыы-хы-м...
А потом... а потом сверху зашумело, заорало, заскрежетало, затрещало... По спине малыша пробежался табун мурашек, он почувствовал себя совершенно незащищенным, но обернулся. И лучше б не делал этого, потому что через несколько мгновений по подземелью пронеслось громкое, детское "АААААА" ужаса. На Лялюша и Николая летело неведомое чудище с красноватой гривой. Оно отдаленно напоминало человека, обмотанного в паутину, шипело, скалилось... Конец нам, конец бесславный в пасти его!..
Дитенок запищал:
- Ааа-пачва-а-ррааа!!! - и уткнулся в грудь Николаю Олеговичу, сгребая его рубаху ручонками да прижимаясь посильнее.
Существо щелкнуло зубищами прямо над ухом Геставта, придавило, заорало, зарычало! Больно стало мальчишке, впились в его тельцо косточки дядечки и чудища, раздавило меж ими, как кусок сыру меж хлебушками, да сам сейчас он станет тем сыром на хлебушке - сожрут их с Николаем Олеговичем, ой, сожрут и костьми не подавятся...
Потемнело все перед глазами малыша, головушка потяжелела, крик хрипом стал - да и утих. Провалился в темень Лялюш, выпустил рубаху дяди Олеговича да замер в бессознании - не выдержал ужасу и болячки.

Бортниковы остались позади, совершенно не намереваясь преследовать того, кого сразу ухватить не сумели. Сбежал - и Единый с ним. Тут бы выбраться живыми.

На лестничной площадке творилось невообразимое - где ж еще увидишь вместе маленького мальчика, беглого священника и рыжего Искателя? Николай мучился последствиями сотрясения мозга - неудивительно, так приложившись головушкой, еще и не такое будет. Лялюш обретался в обмороке - тоже неудивительно, мальчик никогда не славился силой духа, его боги за другое любили, да и трудно ожидать от потеряшки-ребенка, что он будет чудеса храбрости и стойкости проявлять. И покуда он в беспамятстве пребывал, перед сознанием мелькнул образ неулыбчивой Орфьи, выплетающей на гобелене бабочку. Орфья подняла голову, взглянула будто бы на Геставта, кивнула сама себе коротко, и продолжила работать.

А тем временем за дверью что-то шумело, переворачивалось, устраивалось удобнее. Там находилось живое создание, и создание это проснулось. А когда оно проснулось, проснулись и его потребности, не сильно отличающиеся от потребностей любого проснувшегося существа. По двери легонько стукнули изнутри, затем еще раз.

Не сдержался Николай, всхлипнул пару раз. И стразу губу закусил – нечего врагу свою слабость показывать. Он покрепче прижал к себе безвольное тело Лялюша и еще чуть-чуть поморгал. Туман перед глазами стал медленно, очень медленно, но все же рассеиваться, и теперь юноша изо всех сил пытался разглядеть того, кто упал на них, а заодно и обстановку.
- Слыш, ты, заполошный, - раздался внезапно голос Ярека, и Николай вздрогнул.
- Ты б не ползал пока, не рожна ж не видишь. Чей не сожру. Малой-то не помер у тебя? Может гляну, я кой-чего в этом смыслю. Ученый вроде того.
Голос рыжего  - то, что он рыжий, Николай уже смог различить – звучал спокойно, даже с некоторой претензией на…жалость? сочувствие? Но бывший священник без труда поборол в себе желание подчиниться. Он не раз и не два видел, что могут сделать и делают такие, как он, какие методы и способы используют. Поэтому верить рыжему было нельзя ни в коем случае. Глянет, говорит? А ну как обманет? Нет, не для того Николай убегал с Лялюшем на руках, чтобы в конечном счете просто так, самолично отдать мальчика в руки паладинам.
Юноша промолчал, поудобнее устраивая Геставта на своих коленях. Зрение почти сфокусировалось, да и слезы сами собой прекратились, немного облегчив тяжесть на душе Николая и оставив только холодную решимость идти до конца – какой бы он, этот конец, ни был.
Внезапно Николай услышал страныые звуки шагах в десяти от него. Что-то огромное будто ворочалось где-то за стеной, вернее даже – пробуждалось. Юноша почувствовал порыв ветра, слегка коснувшийся его щеки, и заморгал еще усерднее. Конечно, оказаться лицом к лицу с опасностью неприятно, но, по крайней мере, это лучше, чем очутиться перед этой самой опасностью в незрячем виде. Надо было привести свое зрение в порядок, и срочно.
- Эй, ты кто будешь? – снова прозвучал голос рыжего. Очень нехорошо прозвучал. До мурашек по спине.
Существо за стенкой – если это было существо – не ответило, не прекращая, впрочем, ворочаться.
- Ну и молчи, дубина стоеросовая, - отреагировал Искатель и снова обратился к Николаю. - Слыш, Никола, ползи сюда, воды плесну что ли.
Несмотря на нарочито миролюбивый тон рыжего, юноша почувствовал (а может быть, ему показалось) в его голосе нотки то ли пренебрежения, то ли презрения. Николай уставился на пятно волос, казавшееся в полумраке бордово-красным, но промолчал. «Вступать в беседу с ним я буду только в крайнем, в самом крайнем случае», - пообещал себе бывший священник и прижался к стене затылком, не выпуская Искателя из поля почти до конца восстановившегося зрения.

И все же Ярэ был тем еще паладином. Не самым умным и дельным, но смелым как стая бешеных крыс и такой же злющий, когда дело доходило до драки. Что до зверюшки, то отсутствие голоса от ответственности не освобождало. Свалившийся в подземелье Красный уже успел воспринять оное пространство как свою территорию и всякие подозрительные шуршания и стуки ему совершенно не нравились. Нарушение границ частной собственности как никак. А то что зверь тут Единый знает сколько лет сидит взаперти Бойко и вовсе не интересовало. Это уже его, зверя проблемы, к которым сейчас добавилась еще и немалая вероятность стать шашлыком. Скорее всего с кровью.
- Я те постучу! - рычал Яр, подымаясь на ноги и направляясь точнехонько к двери. Разумеется, сам по себе он был не так уж и зол, нагнетая эмоции исподволь и чувствуя как начинает жечь кожу ладоней. Небось сейчас беглые его и вовсе за чудище, куда более страшное чем то, застенное, сочтут. Ну и пусть... Разве не этого он добивался каждым своим словом и делом на протяжении всей службы в Ордене? Бояться - значит уважают.
Николай с Лялюшем удостоились короткого взгляда, сброшенного на них мешка с припасами и коротко-рубленного.
- К той стене. Живо.
И больше ни слова. К чему разводить беседы с теми кто тебя не шибко слушает, а если слушает, то понимает все совсем не так как оно есть. А уж если ты трепать языком не мастак, то дело и вовсе гиблое.
Ярек остановился шагах в трех перед дверью и потер ладони друг о друга. Хотелось сказать чего-то, да слова как на зло разбежались с языка. Помнилось только "Выходи, Идолище Поганое! Биться будем!" из какой-то детской сказки, но если память Бойко не обманывала, тот вояка кончил очень плохо и пойти по его стопам молодой искатель вовсе не хотел. Кто его знает, может на языке чудищ это самое "идолище" страшное оскорбление.
Одно было хорошо. Если Ярек ничего не путал, то все чудища как одно боялись огня, а с огнем у Красного отношения были просто замечательные.

Об стену снова что-то ударилось, на сей раз сильнее, и Николай вздрогнул с этим чем-то…или кем-то в унисон. Судя по силе, шевелящееся за стеной нечто размерами обладало немаленькими, и юноша, с детства робеющий перед животными больше овцы, ощутил, как у него начинает неприятно посасывать под ложечкой. Он посильнее прижал к себе тело Лялюша и едва слышно зашипел – сломанные ребра опять прострелило острой болью.
- Я те постучу! – отозвался на действия нечта рыжий. Очень страшно отозвался. Николай явственно услышал в его голосе закипающее рычание, словно у готовящегося к атаке волка. Волка, чуть припавшего на задние лапы и ощетинившего загривок – когда при взгляде на него понимаешь: еще секунда – и кинется. Когда зрачки сжимаются до размеров булавочной головки и тебя примораживает к месту…
Рыжий, будто отвечая мыслям Николая, резко обернулся. В полумраке блеснули зеленым, ведьминским огоньком, глаза, а потом рядом со священником шлепнулся мешок Искателя.
- К той стене. Живо, - глухо прозвучал его голос, и Николай даже не посмел ни секунды в нем усомниться. Он вцепился в торбу рыжего и с Лялюшем на руках, кое-как, шипя и морщась от боли, на карачках переполз в указанном направлении.
Внезапно Лялюш, до этого безвольно лежащий в объятиях юноши, глубоко вздохнул и закричал, тонко и безнадежно, как раненый зверек.
- Тише, тише, - Николай не знал, радоваться ему или плакать. – Все хорошо, Лялюш, я с тобой, ничего страшного…
- Дядечка! Дядечка Николай! Дядечка!.. – глотая звуки и периодически срываясь на крик, лепетал мальчик, цепляясь за рубаху священника, как утопающий за соломинку. В конце концов он просто уткнулся лицом в грудь Николая и заплакал.
-Тшш… - юноша гладил его по спине, пытаясь успокоить ребенка. Потом, прижав Лялюша к себе одной рукой, Николай пододвинул мешок рыжего в угол и сунул руку в свою торбу. Все было на месте – да и куда оно могло деться?..
Нащупав на самом ее дне завернутый крест, Николай на несколько мгновений сжал его и закрыл глаза, беззвучно шепча молитву Единому. Он вспомнил рассказы отца Ярослава о святых, умеющих одним лишь словом усмирять кровожадных зверей, и еще горячее зашептал молитву, надеясь, что она хоть капельку поможет.
-…И не оставит вся наша ко спасению и житию нуждная прошения… И да разрушит силы возстающих враг, да постыдятся и посрамятся, и дерзость их да сокрушится… И всем в скорби и обстоянии сущим многомощное яви твое заступление…
Это была молитва как раз на такой случай – от нападения зверей. Николай помнил ее очень хорошо: она была одной из любимых его молитв. Закончил священник воззванием Единому, прозвучавшим в напряженной тишине громко и отчетливо.
- Господи! Имя Тебе — Любовь: не отвергни меня, заблуждающагося. Имя Тебе — Сила: укрепи меня, изнемогающего и падающаго. Имя Тебе — Свет: просвети душу мою, омраченную житейскими страстями. Имя Тебе — Мир: умири мятущуюся душу мою. Имя Тебе - Милость: не переставай миловать меня…
Закончив молитву, Николай размашисто перекрестился. Потом медленно открыл глаза и, облизнув пересохшие губы, убрал сведенную судорогой руку с креста.

В отличие от брата Николая, Ярек особливо на молитвы никогда не надеялся. Отсутствие дрожи в коленках и "оса" в руках всегда казались ему куда как надежнее, да вот беда - как раз сейчас ружья поблизости не наблюдалось. Однако на ногах Ярэ стоял твердо, и только от разлетевшихся во все стороны щепок прикрылся рукой. Не хотелось терять глаза в такой глупой истории. Глаза - они штука в жизни очень даже полезная.
Например ими, даже в темноте, можно рассмотреть выбравшееся из-за разбитой двери существо. Полопринадлежность ее определить вот так сходу не получилось, но это Бойко интересовало в последнюю очередь.
Животинка живо напомнила брату-искателю дракона из сказок, только с подрезанными крыльями. Кто знает, может какой магик так и сделал, чтоб его скотинка с голодухи никуда от него не сбегла. Только если оно так и было, видать однажды ящерка самим магиком закусила. На безрыбье и такой перекус сгодится.
Впрочем, даже такие предположения молодого орденца не смутили. И тем паче не испугали. И разница в размерах тоже никакой роли не играла и не мешала Красному смотреть на чудище будто бы сверху вних. Ну а что, видал он страхолюд и пострашнее и поздоровше. 
- Ну и? - Ярек упер было руки в боки да вовремя опомнился - жарить себе бока было тем еще удовольствием. Раскалившиеся ладони пришлось держать от себя подальше. Так и встретил он даму - не то с распростертыми объятьями, не то беглых от нее собой перекрывая.
Уже после Яр вспомнил, что отец всегда говорил, у зверья кто больше да громче - тот и сильный и правый. Так что второй раз рыжий рявкнул так, что эхо по стенам подвала прокатилось.
- Чего вылупилась, дура?! Пшла вон!
Если говорить на чистоту, то с дамами (даже зная, что они дамы) Яр разговаривать не умел. Потому что нечего мужикам с бабами языком чесать. С ними по другому общаться надо. В другой плоскости. А коли не слушаются, подол на голову и всего делов. Мужик сказал - мужик сделал.

Отредактировано Ярек (25-11-2012 19:41:00)

Надо сказать, что зверюшка, пробыв под землей уже неизвестно сколько времени, уже очень давно не удивлялась. Теперь же ей пришлось удивиться ажно два раза подряд. Для начала Николай, уже и до появления прекрасной дамы решивший обратиться к Единому с молитвой, неземной красоты тварюшки не выдержал и рухнул в обморок. Впрочем, совсем не исключено, что в обморок он упал не от самой дамы, а от предшествующих ее появлению потрясений. Так или иначе, зверюшка весьма удивилась, обнаружив, что одна из кандидатур на роль самца-осеменителя или хотя бы бифштекса оказалась на земле. А поскольку в предках у дамы были рептилии, упавшее и не шевелящееся ею за живое не считалось. Падалью же тварюшка не питалась, некрофилией не страдала, так что интерес к Николаю потеряла довольно быстро, для проформы, впрочем покосившись в его сторону, в тщетной надежде усмотреть в упавшем какие-то признаки движения.
Второй же причиной для удивления оказался вопль со стороны рыжего. Дама на пару мгновений культурно задумалась. С одной стороны, слышала она так себе, поорать в ответ не могла, так что вопль на нее не особенно-то и подействовал. Зато подействовал старый, как все миры, принцип - ежели не бежит, может, ему и не полагается бежать? Может, он вовсе не жертва? Может, он вовсе не еда? В применении к простому мировоззрению зверюшки это означало, что брат-Искатель прочно занял свое место в роли партнера и отца будущих тварюшкиных детей. Крошка-Лялюш же, следуя все той же логике, перешел в категорию однозначной еды.
Решив свою сложную дилемму, тварюшка ласково посмотрела на Ярека, потянулась, поскребла когтем пол рядом с рыжим и попыталась как-то его обойти. Ибо рыжий уж больно неудачно стоял на пути к еде, а всякому известно, что сперва надо кушать, а потом уже размножением заниматься. На всякий случай, очевидно, следуя инстинктам, тварюшка старалась Ярека кожей не касаться - а то ж помрет еще, отравимшись.